Альбина Гавриш стихи

ПРИТВОРЯЯСЬ ОСАДКАМИ

Притворяясь осадками в мёртвый сезон,
В час, когда до удушья становится пусто,
Опускаются встречи на мой горизонт,
На котором не ровно, не мягко, не густо.

Отзываются камни кривой полосы
В каждом крохотном шаге больною мозолью.
Не ступить, не смягчить, чем его не посыпь -
Это право на жизнь, это логово боли.

До чего же безмерна душа и щедра,
Только Богу отдать мне б её не хотелось
С нелюбимой руки, как была б ни пестра
В переглядках камней с позолотою белой.

Я ж бегу ни на свет, ни на слабый засов.
От щенячьей тоски - на такую же верность.
Сколько в наших краях перекормленных псов,
Ожидающих скрип у закрытой таверны.

Как бывает скупа темнота на тепло,
И постыла земля, и бессмысленны зори.
Неспроста пасть твою немотою свело.
Неспроста мой язык сам с собою в раздоре.

Мы друг друга нашли у Христа в закромах,
В развороте судьбы в полустанках наитий.
Перочинное чувство - не нам. Нам – размах
Мерой в целую жизнь, чтоб обоих насытить.

Из Книги I

В ШТРИХАХ

Корявый рисунок разбитого в кровь лица
Моими слезами на тонкой распят руке,
Как Тот, кто на нём накарябан в одном мелке,
Но ярче Него не бывало в миру жильца.

Господь! Я тебя обводила шестым перстом,
И кто там кого сотворил в белизне листа…
Не я ли тобой нарисована, так чиста,
Но добрая часть поистёрлась в шедевре том.

Как всё же дрожала в творенье твоя рука,
Когда штриховалась изнанка моей души.
Трепещущим сердцем сказал ты тогда: "Дыши",
Но мне показалось "пиши", и зажглась строка.

И чтобы её растянуть на мои лета,
Спадала на хрупкие плечи любовь-беда.
Иначе всё то, чем жива я была тогда,
Никак не назвать, но не помню на том креста.

И многих тянула петля моего огня,
Их век разгорался звездой и стихал, как крик...
Но вряд ли хоть кто-то со мною любовь постиг,
Хоть уголь не стынет, и души тоской дымят...

А помнишь, как больно сошёл ты в мирскую грязь, -
Повсюду завешаны окна, врата в замках.
Небесные руки на всём, но увы и ах…
Оборвана где-то меж нами и небом связь.

Взглянуть бы в глаза, да не вышел в меня Ван Дейк,
Ведь как ни ловлю – не поймаю твой Божий взор.
Иль может, на мне невозможный горит позор…
Коль так, не туши… пусть до самых сгорит корней.

Сентябрь 2009
Из Книги II

КЛОК

Судьба моя не уже и не шире,
Чем тот, из снега выползший листок.
Я пёс земли, назвавшейся Сибирью.
Я клок её. Мохнатый жёлтый клок.

Здесь подле нас расходятся маршруты,
И мы в бока втираем чёрный лёд.
Я всё смотрю, как кто-нибудь кому-то
В дверях поспешно лапу подаёт.

Как долбит наст воркующая стая,
Как ветки гнут гирлянды спящих птиц…
Но голод страшен… страшен и пытает
Сильней, чем холод и тоска больниц.

Ему я даже ближе, чем племянник,
И в том родстве поблёк я и опал.
Знаком мне кнут… и меньше - сладкий пряник,
Что вниз летит, но выше всех похвал.

Торопит ночь, окрашенная грустью,
В подвал, где сломит ногу ушлый кот.
Вся жизнь моя – такое захолустье,
Что вряд ли кто-то в ней меня найдёт.

Укутан столб в простынки заголовков:
«Продам»… «Продам»… «Продам» - кому ж впервой…
А я замёрз, как бомж на остановке,
Но пахнет мясом – значит я живой.

Май 2009
Из Книги II

В ЛЮБВИ И СМЕРТИ ПРОШУ НЕ ВИНИТЬ

Читай. Пусть льётся по рукам
Моё последнее дыханье.
Обман не сложишь пополам,
Как это гибкое посланье...
Как лист, пропитанный тобой,
И мир, который я взрываю
Своей весомой тишиной
В твоём оставшемся закрае.
Пусть я тебя не дождалась
Из ложной и капризной воли,
Но суть останется цела
В оградке умершей юдоли.
Из дрёма вечного приду
К гиенам памяти и мыслей,
Где ты у них на поводу
В ночи, нависшей коромыслом.
Где справа – слёзное перо,
А слева – плачущее сердце.
И вера встала на зеро
В глазах слепого иноверца.
Где псы скулящие грызут
Цепей нейронных паутину.
Твоя свобода – лишь хомут,
Как только жизнью я остыну.

Май 2008
Из Книги II

ФИНИФТЬ

Настоящего столько, что кажется: я да война.
Вот такие цвета на твоей нарисованной были.
Монохромная суть из цветной проявляется пыли,
И роднее всех радуг простая моя белизна.

И сильнее чертей многоликих, но в доску своих,
Что с какой-то поры остаются с тобой нераздельны.
Я пошла напролом, выжигая твою греходельню,
В ней горело распутство и сотня её сторожих.

И октябрьский ливень, с рожденья любимый тобой,
С тем пожаром схлестнулись, как наши не равные звёзды.
Неизвестно, что стало: утопли, сгорели ли гнёзда,
Но никто не летает за памятной этой чертой.

Жизнь распалась на части, одна из которых – убить,
А другая – признать изуверство и ждать воскрешенья.
Что там раньше: отстала любовь, иль пристало смиренье?
Но навечно осталась на сердце тех пыток финифть.

Всё не так…всё не то. И слова от тебя – голытьба.
Мне до смерти хватило твоей беспрестанной кормёжки,
Но опять ты подносишь пустую глубокую ложку…
И как будто бы любишь, и плачешь на наших гробах.

Август 2010

БЛИЗОСТЬ УСПЕНИЯ

Она жива, но вряд ли этим миру интересна.
И каждый день её – живая дата смерти.
Как нем наставший час пред тихой осенью воскресной,
А небо саван шьёт… кроит его да вертит.

Кругла теперь спина и так медлительны движенья,
Быстрее жизнь прошла, быстрей её согнула.
Но так растянут миг, где пахнет близостью успенья,
Где стал коротким шаг, и длинным стал проулок.

Как много я могла б спросить у сморщенной старушки –
В ней столько правды, только память врёт безбожно.
Подброшен день птенцом кричащей золотом кукушки…
Подай, Небесный, если жизнь ещё возможна.

Июль 2010